oryx_and_crake

Скоро выйдет: Уилла Кэсер, "Песня жаворонка"

Издательство "Дом историй", серия "Цветная классика"

Из аннотации издательства:
"Книга рассказывает историю артистки Теа Кронборг, родившейся в маленьком городке в Колорадо, которая обнаруживает и развивает свой певческий талант. Фоном служит экономический бум американского Запада, где в городке вдоль железнодорожной линии родилась Теа, быстрорастущий Чикаго рубежа XIX и XX веков и американская и европейская оперная сцена. Теа взрослеет, изучая себя, свои сильные стороны и свой талант, пока не добьётся успеха. Роман основан на биографии оперной певицы Олив Фремстад".

Несколько цитат:
"Первым всегда приходило чувство тщетности подобных стараний и нелепости чрезмерного усердия. До определенного предела, условных восьмидесяти градусов, устремления художника могут быть сытыми и комфортными, методичными и благоразумными. Но если двигаться дальше, стремясь к девяноста градусам, то выходишь на открытое пространство и становишься уязвим. Говорят, что в высших сферах можно стать божественным, но гораздо вероятнее стать смешным. Публике как раз и нужно примерно восемьдесят градусов; если дать ей больше, она высморкается и освищет тебя. По утрам Тея была совершенно уверена: все, что выше крепкого середняка, не вполне здраво. Конечно, очень малая доля этого избыточного пыла, так дорого обходящегося художнику, проникает со сцены в зал. Такие сомнения поджидали Тею и набрасывались на нее каждый раз, когда она просыпалась. Они кружили над ее постелью, как стервятники."

"Она взяла с тумбочки толстый том в мягком переплёте — из серии романов в бумажных обложках, которые аптекарь продавал коммивояжерам. Тея купила этот роман только вчера: её заинтриговало первое предложение, и еще, пробежав глазами по странице, она наткнулась на волшебные названия двух русских городов. Это была «Анна Каренина» в плохом переводе. Тея открыла книгу на закладке и принялась вглядываться в мелкий шрифт. Гимны, больная девушка, сломленные жизнью фигуры в чёрном были забыты. В московском дворянском доме давали бал.
Тея страшно удивилась бы, скажи ей кто-нибудь, что много лет спустя эти сморщенные лица вспомнятся ей, когда будут больше всего нужны; когда они давно уже скроются под землёй; что они покажутся ей такими же полными смысла, отмеченными таинственной печатью судьбы, как сейчас — русские дворяне на балу под водительством элегантного Корсунского."

"Положение старшей дочери священника было для Анны важно, и она старалась вести себя соответственно. Она читала сентиментальные религиозные романы и имитировала духовную борьбу и великодушные поступки гонимых героинь. Она не знала, что думать, пока кто-нибудь ей этого не объяснял. Её мнения даже по самым мелким и обыденным вопросам были почерпнуты из денверских газет, еженедельного церковного листка, проповедей и обращений к воскресной школе. Ничто не привлекало её в первозданном своём облике; можно сказать, в первозданном облике абсолютно всё было неприемлемо, пока не облачалось во мнение какого-либо авторитетного лица. Идеи Анны о привычках, характере, долге, любви, браке были собраны в тематические разделы, как сборники популярных цитат, и не имели ничего общего с насущными потребностями человеческого бытия. Все эти темы она обсуждала с другими девочками-методистками, ровесницами. Например, они могли часами говорить о том, какое поведение намерены или не намерены терпеть в поклоннике или муже, и слабость мужской натуры вообще также служила популярной темой. В обращении Анна была безобидна и мягка, кроме случаев, когда задевали её предрассудки; чистоплотна и трудолюбива. Самым большим изъяном её характера было ханжество. Но вот её манера обобщать действительно пугала. Анна чересчур много думала о греховности Денвера и Чикаго, и даже Мунстоуна. В ней не было деликатности, обычно свойственной горячим порывистым натурам — лишь болезненное любопытство, которое оправдывает себя чудовищностью чужих грехов. (...) В общем, проявления благих сторон человеческой природы (о которых Анна пела и говорила, ради которых ездила на слёты верующих и носила белые ленточки) так и остались для Анны фикцией. Она в них не верила. Люди могли быть добродетельными, и то лишь временно, только когда обличали что-нибудь или упрекали кого-нибудь, истерически цепляясь за крест."

"В тот вечер Тея вышла с работы, когда уже стемнело. Она знала, что обидела Бауэрса. Каким-то образом она причинила боль и себе. Она чувствовала, что не вынесет ужина за общим столом в пансионе, рядом с пронырливым студентом-богословом, который пытался поцеловать ее на лестнице прошлой ночью. Тея пересекла Мичиган-авеню, подошла к озеру и двинулась вдоль кромки воды. Была ясная морозная зимняя ночь. Огромное пустое пространство над озером дарило покой и говорило о свободе. Будь у Теи хоть какие-нибудь деньги, она бы уехала. Звезды мерцали над широкой черной водой. Тея устало посмотрела на них и покачала головой. Она думала, что ее обуревает отчаяние, но на самом деле то была лишь разновидность надежды. Тее казалось, что она прощается со звездами, но на деле она возобновляла обет. Вызов, который звезды бросают людям, универсален и вечен, но они не получают иного ответа, лишь такой – краткую вспышку, отражение собственного света в глазах юных, необъяснимо стремящихся ввысь.
Богатый, шумный город, пресыщенный едой и питьем, — пустая оболочка; главная его забота – переварить обед и хоть на время убежать от гробовщика. Деньги, чины и успех — утешение бессильных. Фортуна благоволит к таким солидным людям и позволяет им спокойно обгладывать ухваченную кость. Она хлещет бичом по плоти более живой, по толпе голодных юношей и девушек, наводняющей улицы любого города. Их можно узнать по гордости и недовольству. Они и есть Будущее; им принадлежит сокровище созидательной силы."

"Однажды утром, в заводи, когда Тея большой губкой плескала воду себе на спину между лопатками, в голове мелькнула мысль, и Тея застыла, пораженная, выпрямилась и стояла, пока вода полностью не высохла на раскрасневшейся коже. Ручей и осколки керамики: что есть любое искусство, как не попытка создать оболочку, форму, чтобы в нее на миг заключить сияющую, неуловимую стихию, которая и есть сама жизнь, — спешащую мимо и убегающую прочь, такую сильную, что не остановишь, такую сладостную, что потерять ее — невыносимо? Индейские женщины удерживали ее в своих кувшинах. В скульптурах, стоящих в Институте искусств, ее поймали в виде вспышки остановленного движения. А в пении человек делает сосуд из собственного горла и носа и удерживает собственным дыханием, улавливая поток в гамме естественных интервалов."

"Все эти вещи внушают человеку, что он должен делать все возможное, воплощая некое стремление почивающего здесь праха. Здесь когда-то давно, в ночи веков, мечтали люди, и ветер нашептывал дикарю какое-то утешение в его печали. Древние жители по-своему ощущали начатки грядущего. Черепки, словно цепи, приковывали человека к длинной цепи усилий человечества.
Мир теперь казался Тее старше и богаче, но более того, она и сама будто стала старше. Она впервые в жизни так подолгу бывала одна и впервые столько думала. Ничто еще не захватывало ее так глубоко, как ежедневное созерцание полосы бледно-желтых домов, вписанных в изгиб утеса. Мунстоун и Чикаго покрылись туманом. А здесь все было просто и определенно, как в детстве. Разум Теи был подобен мешку старьевщика, куда она судорожно швыряла все, что могла захватить. А здесь ей предстояло избавиться от этого хлама. То, что ей по-настоящему присуще, отделялось от остального. Ее идеи упрощались, становились четче и яснее. Она чувствовала себя целостной и сильной."

"Тея вскочила на ноги, словно подброшенная извержением вулкана. Она замерла на краю каменной площадки, напряженно глядя вслед сильному, рыжеватому летающему телу. О орел из орлов! Дерзновение, свершение, желание, овеянное славой стремление человеческого искусства! Из расселины в сердце мира она приветствовала орла... Он происходил из той же глубины времен: когда люди жили в пещерах, он уже был. Исчезнувший род; но вдоль троп, в ручье, под раскидистыми кактусами всё ещё поблескивали на солнце осколки их хрупких глиняных сосудов, фрагменты их дерзновения."

"Он поцеловал Тею и вышел за дверь, не оглядываясь, будто завтра собирался прийти снова.
Тея быстро прошла в спальню. Вынесла охапку муслиновой одежды и, опустившись на колени, начала укладывать ее в лотки. Вдруг остановилась, упала вперед и оперлась о раскрытый сундук, положив голову на руки. Слезы покатились на старый темный ковер. Она думала о том, сколько людей наверняка прощались и были несчастны в этом гостиничном номере. Другие люди до нее снимали этот номер, чтобы поплакать. Чужие комнаты, чужие улицы и лица — как это мучительно! Зачем она едет так далеко, когда все, что ей нужно, — знакомое место, где можно спрятаться: домик на скале, комнатка в Мунстоуне, собственная детская кровать. О, как хорошо было бы лечь на ту кроватку, перерезать нерв, который заставляет бороться, который влечет все дальше и дальше; погрузиться в покой, когда вся семья собралась внизу на первом этаже, и все счастливы и в безопасности. В конце концов, она девочка из Мунстоуна, дочка проповедника. Все остальное существует лишь в воображении Фреда. Почему ей выпало так рисковать? Любая безопасная, рутинная работа, для которой не нужно поступаться совестью, была бы лучше. Но если она теперь потерпит неудачу, то потеряет свою душу. После такого шага некуда падать, кроме как в бездны страданий. Она знала эти бездны, ибо все еще слышала, как старик играл в метель: «Ach, ich habe sie verloren!». Эта мелодия разлилась в ней, как страстная тоска. Все нервы в теле затрепетали. Музыка помогла Тее подняться на ноги, добраться до постели и погрузиться в тревожный сон.
В ту ночь Тея снова преподавала в Мунстоуне... Всю ночь она слышала визг поездов, несущихся в Мунстоун и из Мунстоуна, как когда-то слышала их во сне — пронзительные гудки в зимнем воздухе. Но сегодня они ужасали — это были те призрачные, роковые поезда, «летящие наперегонки со смертью», о которых молилась старуха из депо.
Утром она проснулась, задыхаясь... Она вскочила, сбросила одеяла и села на край кровати. Ночная рубашка распахнулась, длинные косы свисали на грудь, Тея хлопала глазами от яркого дневного света. В конце концов, еще не слишком поздно. Ей всего двадцать лет, а корабль отплывает в полдень. Время еще есть!"


"Как же радоваться восторгам публики, которая аплодирует этому омерзительному исполнению и тут же притворяется, что ей нравится мое? Если зрители любят ее, то меня они должны освистать и выгнать со сцены. Мы с ней представляем вещи абсолютно несовместимые. Нельзя стараться все делать правильно и не презирать тех, кто делает неправильно. Как я могу быть равнодушной? Если это неважно, то ничто не важно."


"Когда Тея Кронборг вышла через служебный вход на Сороковой улице, в небе все еще пылали последние лучи солнца, садящегося за реку Гудзон. У двери собралась небольшая толпа: музыканты оркестра, поджидающие коллег, любопытные юнцы и несколько бедно одетых девушек, надеющихся мельком увидеть певицу. Она грациозно поклонилась всем сразу сквозь вуаль, но, пересекая тротуар, чтобы сесть в такси, не смотрела ни вправо, ни влево. Подними она глаза на миг и выгляни из-под белого платка, непременно увидела бы единственного в толпе мужчину, который снял шляпу при ее появлении и так стоял. И Тея узнала бы его, как он ни изменился. Блестящие черные волосы густо подернулись сединой, а лицо, сильно истощенное экстазом, казалось, съежилось, оставив слишком выпуклыми сверкающие глаза и зубы. Но Тея узнала бы его. Она прошла так близко, что он мог бы коснуться ее. Он не надевал шляпу, пока такси не умчалось с фырканьем прочь. Потом он зашагал по Бродвею, засунув руки в карманы пальто и улыбкой объемля весь поток жизни, проносящийся мимо, и освещенные башни, вздымающиеся в прозрачную синеву вечернего неба. Если измученная певица по дороге домой в такси спрашивала себя, чего ради так убивается, эта улыбка дала бы ей ответ. И это единственный достойный ответ."
oryx_and_crake

Новый перевод, скоро выйдет в "Азбуке"

Книга Элисон Маклауд называется «Нежность». «Нежность» - рабочее название романа Дэвида Герберта Лоуренса, который мы теперь знаем под заглавием «Любовник леди Чаттерли». А персонажи Маклауд пытаются понять, что же такое этот роман Лоуренса – примитивная порнушка или уникальный сильный ответ одновременно на дилеммы человеческой сексуальности и на мировую войну, искалечившую целое поколение. И следует ли выбросить крамольный роман на свалку истории – или искать в нем рецепт лекарства от сегодняшних проблем? Нежность – также основополагающее понятие в творчестве самого Лоуренса. Он рассматривал ее как разновидность прорыва через стену человеческой разобщенности и вражды, болезненное обнажение истины: человеческой хрупкости, одиночества и тоски. Лоуренс считал, что именно это — чувствительная точка, где человек способен измениться. Преобразиться, исцелиться самому и исцелить свою страну, Британию, истощенную и обесцвеченную войной. «Искупление… сначала следует помыслить. Исцеление не родится из ужаса. Сломанная страна может только ломаться дальше и тогда останется вечной добычей ловчил, жадных заводчиков и хищников-политиканов. Лишь словами — честными, сострадательными словами, уважительными беседами — можно начать собирать обломки в целое», - эти слова Маклауд вкладывает в уста Лоуренса-персонажа. Неожиданно актуально и для наших дней.

oryx_and_crake

Кто первый угадает, какую книгу имел в виду "рецензент", пусть возьмет пирожок с полки

Если посмотреть на картину Бронзино "Аллегория с Венерой и Купидоном", то можно увидеть голых людей. Я так раньше и думала, глядя на эту картину, ну просто обнажённые люди. Оказывается, не всё так просто. На картине изображена мать, а трогающий её за грудь, сын. В одной руке мать держит яблоко, значит наслаждение, а в другой стрелу, причиняющая боль. В обществе того времени существовали множество проблем и одна из них, интимные отношения между матерью и сыном. Если бы я не прочитала эту книгу, то не узнала бы этого, а, значит, книга хорошая! Две первые части мне понравились, третья немного наводила скуку))

Ответ под катом
Collapse )
oryx_and_crake

Стихов

Мировую закулису
мы гоняли кочергой
Но не той, какой иблиса
А совсем-совсем другой
(С) не знаю чей

  • steba

О ЗАТОРМОЖЕННЫХ ЧУВСТВАХ ВЕРУЮЩИХ

(простое как мычание)
Настоящий и первичный «образ и подобие» - это не иконы и храмы, но человек. Любой. Бытие 1-2. У иудеев не было образов, потому что главный образ уже есть.
И когда главный образ, любого человека, бьют, пытают, выселяют, унижают – это куда большее оскорбление Оригинала образа, чем плевать на икону там, ее рубить или нарисовать на ней что угодно или плясать вприсядку на алтаре.
Но почему-то чувствительные к «плевать на икону» люди часто спокойно относятся к «пытать образ» или там «переселять».
道

Черная Пасха

не таясь перед самой пасхой сегодня
богоносец фасует тело господне
селезенку печень желудок почки
аккуратно нарезывает на кусочки

аккуратно крутит под звуки марша
мясорубку чтоб вышло побольше фарша
чтоб побольше им начинить снарядов
чтоб убить нацистов подонков гадов

говорят клочок мертвой божьей плоти
хорошо детонирует при подлете
превращает врагов в биомассу в мясо
за Кристину Жук за детей Донбасса

аз воздам говорит богоносец гордо
за орду москаляк колорадов орков
аз воздам и Харькову и Одессе
сдохни сдохни сдохни

христос воскресе
Arthénice
  • _niece

Сегодня же 25 марта, день падения Барад-дура

К дате нашелся текст неизвестного мне автора из Минска, очень содержательный.




Andrej Strocaŭ

ТОЛКИН И НЕНАСИЛИЕ

"И тогда все воины Рохана грянули песню, охваченные радостью битвы, и пели, убивая, и звуки их пения, прекрасные и страшные, дошли до самого Города".

Властелин колец, Возвращение короля. Мой дословный перевод.

Для меня 25 марта - это не только День Воли и Благовещение, но и главная толкинистская дата, день уничтожения Кольца Власти. По всему миру это Tolkien Reading Day, когда публично читают и перечитывают тексты Профессора. В этот праздник вешаю свои мысли, которые накапливались в голове последние несколько месяцев и которые наконец дошли руки записать - о Толкине как поэте ненасилия.

Для эпиграфа я выбрал именно такую цитату, где автор предстаёт, наоборот, поэтом насилия и войны в самом изначальном, архаическом смысле. Шесть тысяч всадников Рохана лавиной мчатся на врагов с криком "Смерть!". Их короля, который скачет впереди как раз навстречу своей смерти, Толкин сравнивает с архангелом-охотником Оромэ - это один из редчайших случаев, когда во "Властелине колец" упоминаются создавшие мир боги-валары. В общем, это и есть "Погоня", белорусам должно быть всё понятно, тем более что один из самых близких исторических прообразов этой сцены - прибытие с севера наших крылатых гусаров во время осады Вены. Есть запись, где автор сам зачитывает "Атаку рохиррим" (добавлю ссылку в комментарии) - там прямо-таки слышно, как эту военную стихию он пропускает через себя. Толкин отлично знал, как война захватывает человека своей почти божественной силой, и кем он точно не был - это пацифистом того толка, что полагают войну занятием каких-то особых плохих людей. Понимая всё это, он создал целостный миф о бесконечной войне, где исповедовал своё неверие в насилие, в его смысл и в его правду. Как он до этого дошёл?

Я недавно встретил одно интересное историческое сравнение в контексте разговора о том, что общество движется нелинейно, и например идея, будто люди со временем всё менее верующие и всё более секулярные - это ошибка. Сравнивали две великие европейские битвы с разницей в один век - при Ватерлоо в 1815 году и на Сомме в 1916. Первая произошла на пике идей Просвещения, фактор веры не играл в ней особой роли, почти не было капелланов и среди останков солдат очень мало религиозных атрибутов. И наоборот, Первая мировая война произошла во время (или по причине) расцвета мистики и романтических патриотизмов, и на Сомме была целая армия священников, вовсю служились мессы и молебны, а в могилах находят кресты, розарии и медальоны всех сортов. Но, конечно, главной верой Первой мировой была сама война - целое поколение ждало её как избавления и ринулось на неё при первой возможности, воспитанное на наполеоновских историях столетней давности о походах и приключениях. Молодым офицерам хотелось скакать на конях и по-рыцарски погибнуть в честном бою , но в итоге они провели всю войну в грязных траншеях, а умерли от тифа и иприта.

На Сомме погибло больше миллиона человек, на тот момент это была самая кровавая битва за историю. Среди выживших по разные стороны фронта были немецкий и британский солдаты Адольф Гитлер и Джон Толкин. Первый впоследствии начал ещё одну войну, на которую отправился сын второго, а второй на Сомме заболел лихорадкой и в госпитале начал писать историю, которую продолжал до самой смерти. Именно тогда, в 1916 году появилось "Падение Гондолина" - первый текст будущего мифа. Драконы там не столько живые существа, сколько железные механизмы, в которых прячутся вражеские воины - на Сомме впервые в мире были использованы танки. История печальная - предатель приводит врагов, и они полностью уничтожают прекрасный город. Толкин отправил эльфа Глорфинделя погибать в схватке с демонами, а потом воскресил, чтобы спустя шесть с половиной тысяч лет он подвёз Фродо на коне. Всё как в жизни.

В межвоенные годы из этого рассказа выросла огромная развитая система, будущий "Сильмариллион", потом в 1937 году вышел "Хоббит", а уже во время Второй Мировой Толкин стал отправлять "Властелин колец" письмами на фронт своему сыну Кристоферу. В итоге от автора до конца дней не отставали читатели с расспросами, кто же в его книгах "наши", а кто "немцы", а он снова и снова отвечал, что писал не аллегорию и вообще что ненавидит аллегории. Но независимо от воли Толкина его образы применяются практически к любым политическим противостояниям, а слова "орки" и "Мордор" вошли в язык как ругательства. Фильмы Джексона вышли на экраны между терактами 11 сентября и началом войны в Ираке, и их популярность во многом связана с запросом американской публики на новый образ борьбы Запада и Востока. На фоне всего этого я очень удивился, когда однажды нашёл, в каком же контексте Толкин сам напрямую применил образ из своего легендариума к реальности, едва ли не единственный раз.

Это место как раз из одного из писем Кристоферу времён войны, 30 января 1945 года. Толкин реагирует на новости о приближении Красной армии к Берлину и о бегстве немцев на запад. Его поражает, с каким жестоким злорадством англичане говорят о том, как эти беженцы, в том числе женщины и дети, гибнут по дороге. Он пишет: "Казалось бы, мы достигли той стадии цивилизации, где всё ещё бывает необходимо казнить преступника, но не наслаждаться этим, и не вешать рядом с ним его жену и ребёнка под завывание орочьей толпы. Разрушение Германии, хотя и сотню раз заслуженное - одна из страшнейших мировых катастроф". Меня это поразило. Не важно, были ли наши враги "орками", теперь орками стали мы. Толкин завершает это письмо размышлением о том, что подходит к концу первая Война Машин, и что единственные победители в ней - Машины. Он ещё не представлял, как именно всё закончится спустя несколько месяцев, и кто именно победит - две бомбы над Японией. А в июне 1945 он пишет сыну, что пришлось "притащиться" на победный парад, но всё это издевательство, потому что война не закончилась и по сути проиграна, и что все войны всегда всеми проиграны.

Итак, с одной стороны - боевое ликование всадников Рохана, а с другой - бессмысленность и обречённость реальной войны. Сила "Властелина колец" в том, что автор не выбрал какую-то одну из крайних идей, и не смешал их в невнятный компромисс, а довёл до предела сразу обе. Получилось это у него благодаря контрастному переплетению двух сюжетных линий. В первом акте романа, который при издании в виде трилогии объединили в первый том "Братство Кольца", мы знакомимся с персонажами, узнаём о проблеме, завязывается сюжет. Однако скоро повествование разделяется на две совершенно непохожие по стилю истории, которые идут параллельно на протяжении двух оставшихся книг. Первая - это собственно хроника войны, а вторая - путь Фродо с Кольцом, которое он должен уничтожить.

Первая история до сих пор остаётся источником 99 процентов тропов и штампов того, что называется "фэнтези". Здесь есть всё на любой вкус: маги и рыцари, волшебные жезлы и кристаллы, драконы и призраки, армии мертвецов и ходячие деревья, заклинания и пророчества, замки и подземелья, прекрасные принцессы и благородные короли. Есть даже пираты. Эльф и гном весело соревнуются, кто убьёт больше врагов, на чём основана механика всех без исключения компьютерных RPG. Атмосфера здесь тоже часто довольно мрачная, но всё же в основном мы видим эту линию незамутнённым взглядом младших хоббитов, для которых все апокалиптические события в конце концов становятся интересными приключениями. Это та война, которой не хватило поколениям, мечтавшим о подвигах. Та война, которой никогда не существовало.

Тем временем линия Фродо, Сэма и Горлума быстро лишается каких бы то ни было развлекательных черт. Она медленная, тяжёлая, монотонная. С каждой главой надежды вернуться домой у героев всё меньше, а потом она пропадает вовсе и они идут дальше уже без неё. Если это война, то как у Василя Быкова - такая, к которой никто никогда не может быть готов, и которая никогда ничем не порадует. И если Мёртвые Топи - это ещё залитые дождём траншеи на Сомме, в которых Толкин мёрз сам, то Мордор - это уже одновременно ГУЛАГ, Хиросима и чернобыльская смерть, весь остальной ХХ век, которого автор не мог видеть своими глазами. Но главное, по мере продвижения героев к цели Толкин всё очевиднее сближает несение Кольца с крестоношением, путь на Ородруин с путём на Голгофу. Можно даже попытаться соотнести отдельные эпизоды с остановками традиционного католического Via Crucis. Как и в самом Евангелии, чем ближе к Кресту, тем меньше чудес и тем острее страшный реализм насилия.

Наконец, именно 25 марта (3019 года Третьей эпохи) обе линии соединяются. И как Ветхий Завет приводит к Новому, так оказывается, что весь мифологический военный сюжет, всё это крайнее перенапряжение имело только один смысл - ненадолго отвлечь внимание демонической силы от её самого уязвимого места, чтобы хоббит Фродо смог закончить своё дело. В отличие от своего друга Льюиса, у которого "добро с кулаками" иногда побеждает в финальной схватке, Толкин твёрдо уверен, что шансов победить предельное зло силой нет и не может быть. Герои идут к воротам Мордора, не надеясь на победу. Кстати, там происходят довольно интересные переговоры. Поход на Мораннон становится искуплением всей предыдущей насильственной удали. С мечами и флагами герои идут туда, где ни мечи, ни флаги не помогут, они приносят в жертву и державную гордость Гондора, и варварскую вольницу Рохана.

Но их надежды на Фродо не оправдываются, он проваливает миссию в последний момент. Хоть он и figura Christi, но не Христос, и поддаётся искушению "сойти с Креста" - называет Кольцо своим и надевает его на палец. Спасение неожиданно приходит от Горлума, самого ничтожного персонажа всей толкиновской вселенной, наркомана Кольца, чью личность оно разрушило окончательно. Он бросается на Фродо, откусывает ему палец, после чего не удерживается на краю пропасти и падает в огонь вместе с Кольцом.

В итоге именно Горлум невольно завершает цикл мести и предательств, который вместе с Кольцом власти сопровождал целые народы и страны, а запущен был на самом деле задолго до того, как оно было создано. Им не двигали благородные побуждения, он всех готов был поубивать на своём пути. Но именно он стал тем орудием, при помощи которого зло замкнулось само на себе и самоустранилось. Что же сделали все остальные? Каждый что-то своё, но в конечном итоге всё это могло не иметь смысла, и несмотря на огромные усилия все бы погибли. Главное не то, что сделали герои, а чего они НЕ сделали.

Они не убили Горлума.

Толкин на многих уровнях выстроил build up, необходимый для этого сюжетного поворота, самого главного во всей его истории. Ещё в "Хоббите" Горлума думал убить Бильбо, когда понял, что Кольцо сделало его невидимым, но тогда он решил, что это будет нечестно. Потом Фродо в разговоре с Гэндальфом жалел, что его дядя этого много лет назад не сделал. Дальше Фродо сам встретился с Горлумом и несколько раз пытался от него избавиться, потому что тот представлял прямую опасность не только для его жизни, но и для всего задания. Горлума пытались убить Фарамир и Сэм. Горлума в принципе было не сложно убить, хотя он и умел драться. Но этого не произошло. И поэтому мир спасён, хотя и необратимо изменился.

Толкин - оптимистичный пессимист с большим недоверием к человеческой силе и с большой надеждой на неожиданные повороты судьбы. Он не говорит нам "Не останавливайтесь" - дорога сама приведёт нас в нужную точку, тем более что мы во многом и так ходим по кругу. Он не говорит "Не надевайте Кольцо" - это и так понятно, а главное никто не может обещать, что устоит перед тем, чего больше всего боится. Толкин просит нас об одной простой вещи:

"Не убивайте Горлума".